Нужен ли бог, чтобы торговать?

Был на свадьбе. Сначала на венчании, потом на фуршете. В старую церковь Святого Георгия набивается толпа в вечернем. Жара, мэйк-ап, платформы, лак. Церемония бесконечна, священник бубнит, никто не слушает, все отбывают, small talk... И, вдруг, – перекрестились. Может, светская отстраненность от церковной архаики – и есть напускное, а не наоборот?

На лицах жениха и невесты – прогрессивных людей из Никосии – усталая покорность. Что заставляет их переживать этот день в такой мучительной и чуждой им самим форме?

Объяснение, мол, всё это «просто ритуал», который «ничего не значит», и мы совершаем его «просто для родителей», является самообманом. Участник ритуала, который отстраняется от него словами «я-то не всерьёз», ничем не отличается от истово верующего. Участвуя в ритуале, человек говорит на языке, который уже сам по себе содержит религиозную веру. Идеология заключена в действиях, и потому степень искренности того, кто их совершает, не играет роли.

Перед свадьбой я получаю инструкции от матери жениха. Свадьба – это чисто коммерческое мероприятие, рассказывает она мне, основная задача родителей – организовать всё так, чтобы выручка от подарков минус затраты на организацию равнялась прибыли, а не убыткам.

Подарки, кстати, дарят исключительно в конвертах, куда нужно положить минимум сто. Под подарки отводится три часа на фуршете. Жених и невеста, родители и свидетели стоят в свете софитов. Всё это время они на работе – принимают поздравления.

Попасть на фуршет, не поздравив, просто невозможно. Под отеческим взглядом камер ты сотрясаешь воздух и вручаешь жениху конверт. Не сделать этого означает покрыть себя позором и потерять в социальном капитале.

В первую брачную ночь молодые будут открывать сотни обязательно подписанных конвертов и считать деньги, аккуратно внося в Excel данные о том, кто и сколько подарил.

Предполагается, что когда женюсь я, они, сверяясь с записями, подарят мне ровно столько, что сальдо наших отношений станет равно нулю, иначе дружба пошатнется. Если я хочу получить назад свои деньги, то должен встроиться в существующий порядок, и жениться.

Сами по себе экономические отношения не несут эмоциональной или эстетической окраски. В меркантильности происходящего нет ничего отвратительного. Напротив, отбрось мишуру ритуалов, и, на экономическом уровне, всё это вполне претендует на элегантность. Однако, меня тошнит.

Всегда ли свадьба являлась чем-то священным?

«Наши самые ранние исторические записи описывают отношения между мужчиной и женщиной в уважении к Высшему Существу», – дает мне урок истории американский свадебный магазин, который является самым достоверным источником информации о каше, царящей в головах людей, – «Со времен Адама и Евы союз между мужчиной и женщиной заключался пред Богом».

Брак – это одна из древнейших форм деловых отношений, и её эволюцию следует рассматривать в контексте истории развития контракта.

Приматолог Ричард Рэнгем в своей книге Catching Fire: How Cooking Made Us Human доказывает, что наши предки овладели огнем намного раньше, чем думает археология. Примерно 1,8 млн лет назад люди^* научились готовить, что привело к гендерному разделению труда, и женщины стали заниматься кухней.

Необходимость защиты кухни, этого базового средства производства, от посягательств и грабежей со стороны самцов стала причиной возникновения семьи – первого микро-экономического субъекта – как договора между мужчиной и женщиной, где одна сторона гарантирует безопасность кухни^*, а другая – добывает еду и готовит.

Историк брака Стефани Кунц отмечает, что расхожее представление о том, что «традиционный» брак должен быть освящен церковью, ошибочно. В большинстве культур мира за последние 5000 лет супружество было чисто договорным и, как правило, не требовало не только религиозной церемонии, но даже лицензирования государством.

Древние греки и римляне не знали священного брака. При отсутствии законодательного стандарта заключения брака, для низших слоев населения разница между супружеством и сожительством была субъективной: для установления факта брака достаточно было, чтобы супруги устно его подтвердили.

До нового времени развитие контрактной структуры и светской церемонии брака достигло пика в высших слоях в Древнем Риме. Слияние состояний и политические альянсы требовали договорного оформления при свидетелях на публичных свадьбах, куда если и приглашались клирики, то только в качестве гостей.

Женщины выступали в этих договорах не стороной, а предметом, что было отражением общей традиции патриархата, и менялось по мере развития римского права. Обретая всё больший контроль над своей частью состояния, женщины достигли значительной эмансипации ещё в дохристианский период.

В рамках истории западной культуры сакрализация брака – это результат установления в Европе религиозной монополии.

Экономист Laurence Iannaccone рассматривает религию, применяя к ней бизнес-модели. Из его работ следует, что религиозный плюрализм^* не создает условий для сакрализации государства – проникновения канонов, обрядов и культовой символики во все сферы жизни, включая политику, экономические отношения и законодательство. Это происходит лишь в условиях религиозной монополии, которой, безусловно, была римская католическая церковь.  

Являясь тоталитарной религией, христианство вмешивается во все сферы жизни, объявляя порочным, и потому запрещенным, все проявления жизни, кроме тех, что санкционированы агентами божественного порядка.

Подавление сексуальности, проявление которой допускается в святом браке – это лишь частный случай общей модели сакрализации всех видов взаимоотношений в обществе.

Поскольку церковь взяла под свой контроль библиотеки и запретила людям читать даже Библию, изучение права стало возможным только под крышей церковных институтов.

В католическом Риме впервые за всю историю профессии нотариусы стали назначаться верховной спиритуальной фигурой – Папой – и ими как правило становились священники.

Самая развитая на тот момент правовая система в мире была практически полностью устранена: только те осколки светского римского права включались в религиозный канон, которые служили его интересам, не нарушая общей идеологии, т.е. правовая система стала христианской этикой.

Когда законодательство становится выражением системы морали, то множество экономических возможностей разделяется на хорошее и плохое.

К последней категории по определению относятся все инновации, потому что в контексте учения, которое основано на том, что истина уже известна во всей полноте, дарована в прошлом, и воплотилась в традиции, любое новое знание противоречит Абсолюту, и потому репрессируется^*.  

Общество, оформленное религиозной монополией, которая несет огромные расходы на сакрализацию, не может эффективно работать. До 1800 года на протяжении более тысячи лет уровень жизни среднего гражданина богатой европейской страны, как Англия или Голландия, соответствовал уровню жизни типичного представителя каменного века, а рост дохода на душу населения составил едва ли 50% за всё это время^*.

Установление христианского порядка в Европе привело к технологическому и экономическому коллапсу. Наступил самый длительный в истории кризис, концом которого стала индустриальная революция. Последующий экономический рост, по утверждению Макса Вебера, стал возможен только благодаря появлению протестантской этики.

Реформация считается началом секуляризации Европы. В христианском порядке произошел разворот: Бог более не выбирал свой народ; вместо этого народ выбирал себе модель правления под Богом посредством социального контракта.

Согласно Локку^*, все индивиды соглашаются подчиняться законодательству, когда присоединяются к социальному контракту. Следующая часть общественного договора – это обязательства между членами гражданского общества и правительством. Правительство обязуется использовать довереннуюему власть, не нарушая Конституцию, в противном случае народ имеет право на восстание. Последующие поколения присоединяются к социальному контракту посредством наследования и признания прав на частную собственность.
 
Это модель, которая лежит в основе современного светского общества. Самое поразительное в ней то, что она – христианская, библейская в самых своих основах. Разрабатывая концепт социального контракта, светские идеологи взяли за основу не римский контракт, а covenant^* – ветхозаветный договор.

Его отличие от обычного контракта заключается в том, что он имеет символическую природу. Этот контракт заключается с санкции бога и перед ним. Надзорный взгляд всемогущего и вездесущего божества – неотъемлемая часть ковенанта, без которого он недействителен.

«Ибо там, где двое или трое соберутся вместе во имя Моё, буду с ними и Я», – говорит Христос, и в этом мотто^* заключен весь тоталитаризм христианства. Все люди – братья, и едины во Христе, а кто не во Христе – те вообще не люди.

Так бог становится универсальным медиумом всех видов отношений между людьми, и без этого посредничества они невозможны.

В «письмах о веротерпимости» Джон Локк, которого называют «отцом классического либерализма», объяснял, что все люди других религий вольны присоединиться к социальному контракту и стать частью гражданского общества – все люди, кроме атеистов: свободных от угрозы божественных санкций, их ничто не удержит в рамках контракта.

Таким образом, реформация привела к переходу христианской этики в новую форму существования – в гражданское право; а слепое копирование законодательства более развитых стран – к мировому доминированию правового христианского мета-порядка, в который включаются в подчиненной форме и уже все остальные религии, все христианские церкви, и даже сам концепт секулярного общества.

Laurence Iannaccone вообще предлагает отказаться от слова «секулярный», пока мы, собственно, не найдем светское общество.

В своей критике секуляризации Европы он обращает внимание на логическую ошибку, возникающую в большинстве работ по этой теме: десакрализация государства отождествляется с секуляризацией общества.

Из исследований Айяннакконы следует, что десакрализация государства происходит в результате религиозной демонополизации.

В условиях свободного религиозного рынка ни одна из конкурирующих фирм (церквей) не может претендовать на слияние с государством, однако свободная конкуренция между ними вынуждает их создавать множество успешных религиозных продуктов, что приводит к росту религиозности и сверхъестественных верований среди населения.

Айяннакконе не занимается идеологическим анализом, поэтому упускает из виду тот факт, что сам религиозный рынок существует в рамках правовой системы, которая является формой христианской этики, и свободным этот рынок не назовешь: в него допускаются только те секты, которые соответствуют общей морали и консервативным методам ведения бизнеса, а инновационные и сверх-успешные фирмы, которые, скажем, убеждают людей передать им сразу всё имущество, а потом совершить коллективный суицид – оказываются вне закона.

Репрессии посредством разделения на моральное и аморальное подвергается вся экономическая деятельность, а не только религиозный рынок, и некоторые честные виды бизнеса, как, например, торговля оружием или наркотиками оказывается под запретом только потому, что это плохо, кроме тех случаев, когда это санкционировано агентами высшего порядка, а значит – во благо.

На более обыденном уровне это проявляется в том, что молодой, только что создавшей партнерство паре людей, считающих себя светскими и прогрессивными, стыдно попросить у своих друзей денег, не обставляя эту просьбу в виде ритуала.

Современный монотеизм – это империя бога торговли, объявившего вселенную своей монополией, а всю торговлю, которая ведется вне её символической власти – порочной. Но нужен ли бог, чтобы торговать?

«Каждая коммерческая транзакция включает в себя элемент доверия», – говорит обладатель нобелевской премии в области экономики Кенет Эрроу.

Однако, идея всепроникающего бога, выступающего медиумом в любых отношениях, которые были бы непрочны и ненадежны без божественных санкций и этики, говорит о том, что доверие между людьми напрямую – невозможно.

Исходная предпосылка большинства религий, что люди без веры – это грызущиеся животные, опровергается статистикой: достаточно сравнить карту, ранжирующую мир по индексу межличностного доверия^*, с картой религиозности, и становится ясно, что вера в бога заменяет способность доверять человеку.

От этики вообще нет никакой пользы, и существование бога в языке – а это единственное место, где он существует – коррумпирует и снижает эффективность всего, что с ним связано: законодательств, сплетённых с моралью и свободно оперирующих понятиями добра и зла; политики, больше похожей на фентези; и экономики, кишащей библейскими смыслами.

В своей популярной книге God the Economist: The Doctrine of God and Political Economy Дуглас Микс пытается доказать, что экономика изначально задумана Богом. Микс перекопал библию в поисках экономических императивов, которых там немало, и вскрыл всю идеологию.

Бедным быть хорошо, а богатым – плохо (Лука 18:18-25); при этом бедным положено обеспечение за счет общей собственности (Второзаконие 10:17-18); деньги – корень зла, финансовое дело – богопротивно (Левит 25:1-55); интересы общины важнее личных… и так далее, и так далее – Микс приходит к тому, что хорошо работающая экономика должна состоять из хороших христиан.

Идея, что экономика должна базироваться на морально положительных этических субъектах, хорошо известна и лежала в основе эксперимента, где народ и партия – едины, так же как все люди – браться во Христе, а кто против партии – тот враг народа, так же как те, кто не во Христе – не люди.

Параллели здесь очевидны: все идеи Маркса оказались вопреки его воле подчинены христианской этике, монополизировавшей язык, ставшей символическим мета-порядком, и на идеологическом уровне социализм – это частный случай христианства, а коммунизм – обещание Града Божьего.

Можно бесконечно находить проявления христианско-социалистической идеологии в современной экономической системе, но все они, являясь частью общей иерархии, будут восходить к первопричине – к Отцу. Поэтому стоит поговорить о его трёх главных функциях: защите, контроле и планировании.

Идея заботы о ближнем в современном мире приняла форму консюмеризма, основанного на правиле «клиент всегда прав». Если что-то не так, то клиенту полагается компенсация за моральные страдания.

Жизнь немыслима без потребления, но в сознании обывателя оно должно быть полностью избавлено от риска. Не бывает жизни без риска, но бывает идеологическая установка на то, что она должна быть такой. Cто лет этой практики привело к полной инфантилизации общества.

Социалистический строй, хоть и не допускал неконтроллируемого потребления, развращал людей идеей безопасности ещё больше, по-честному давая исчерпывающие социальные гарантии каждому за счёт остальных, и, как следствие, бедность – всем.

70 лет назад, в «Дороге к рабству» Хайек критиковал молодых британцев за то, что они идут работать в крупные корпорации. Он называл это социалистическим поведением, и для него здесь не было парадокса. Вместо того, чтобы проявлять инициативу и брать на себя риски, открывая бизнес, они выбирали иерархию, стабильность и социальную защищенность. Иными словами, заботу Отца.

Сегодня мы имеем всеобщий nanny state. Общество детей выбирает эскапизм: оно хочет только комфорта, не хочет сталкиваться с проблемами, и всю ответственность перекладывает на высшию инстанцию.

Реальность, непохожая на рай, вызывает истерику и капризы, обращенные к родителю. Такие, например, как Occupy – самая беспомощная форма протеста в истории человечества: нас 99%, и мы не хотим ничего решать.

Для того, чтобы переводить ответственность наверх, нужно не просто допускать, а верить в существование высшего разума.

Кто-то верит в бородатого старика на облаке, кто-то во вселенскую сущность, кто-то в инопланетян; кто-то не верит в сверхъестественное, но верит во всемогущественное мировое правительство, в тайного кардинала или просто в большого начальника – но все они ментально застряли в разных исторических эпохах, не позже модерности, и обладают телеологическим мышлением.

Телеологическое мышление, названное и оформленное в систему Аристотелем^*– это та логика, которая неминуемо изобретает Отца снова и снова.

Это мышление постулирует, что наличие у наблюдаемых вещей и явлений функций свидетельствует о том, что они были предназначены заранее, т.е. – об изначальном плане, который может быть только результатом деятельности первичного разума^*.

Казалось бы, эта логика была уничтожена работой Дарвина. Благодаря теории эволюции^* мы знаем, что у вещей нет сути, что функция возможна без предназначения, и, самое главное, что поражающая воображение комплексность может без всякой магии и высшего планирования быть результатом работы простейших  алгоритмических процессов.

Говорят, что именно прочитав рецензию на «Происхождение видов» Ницшепроизнёс: «Бог умер». Но этого не произошло, и телеология всё еще прочно лежит в основе мышления широкой общественности.

Христианская монополия оккупировала язык, структурировала коллективное бессознательное, стала идеологией – тем, что действует, но не осознается, и как и всегда защищает себя от опасных идей, т.е. любого знания.

И если естественные науки и философия по большей части освободили из под её власти свои академические башни^*, то экономика приняла на борт весь идеологический багаж прошлого.

Основная задача Отца – это насаждать веру в его востребованность. Так же, как религия постулирует, что без неё люди способны только на самоуничтожение, весь экономический мэйнстрим ХХ-го века, прочно стоящий на теориимегаломании Джона Кейнса – это утверждение необходимости контроля, регуляций и планирования, что противоречит эволюционному происхождению экономической системы.

Насколько сильна вера в уникальность централизованного, иерархического экономического порядка легко испытать. Стоит только попробовать обсудить с кем-нибудь идеи, ставящие под сомнение власть бога торговли, как напримерfree banking, и у самых свободомыслящих людей наступает когнитивный диссонанс религиозного уровня иррациональности: так просто не может быть.
 
Деньги выполняют в экономике информационную функцию, позволяя системе саморегулироваться. Любая интервенция в неё высшего разума, действующего на основе мнимой способности предсказывать любые будущие состояния такой хаотичной системы, как экономика, приводит к уменьшению эффективности обращения информации; ошибки накапливаются, возникает кризис доверия и в итоге наступает момент, когда убытки надо покрывать.

И поскольку мы все – от Кубы до США – живем в социалистических странах, которые, хоть и в разной степени, но всё равно стоят на идее централизованной защиты, контроля и планирования, т.е. власти Отца, за Его экономические ошибки приходится платить всем вместе^*, как и сказано в Библии.

Абрахам Кайпер, премьер-министр Голландии начала ХХ-го века писал: «Нет и квадратного инча во всём человеческом мире, про который Христос, Владыка всего, не твердил бы ‘Моё!'».

С тех пор мало что изменилось, но если вас это достало, и вы не знаете откуда начать, то начните с начала: не женитесь.

Брак – это первейшая и самая распространенная форма совместного бизнеса, и никто не мешает вывести её из под власти Отца.

Не используйте предложенную государством церковную схему. Современное контрактное право настолько развито, что позволяет не только воссоздать любые традиционные супружеские отношения, но и изобрести новые, включив в договор любые ваши интересы, будь то секс, взаимная опека, финансовая выгода и прочее. При этом, никто не ограничит вас ни в количестве, ни в поле партнёров.

Любая традиция держится на слепом, бессмысленном повторении. И если вы нашли себе партнёра, но хотите прервать обсессивный цикл устоев наших Отцов, не идите к священнику, или его производному – клерку. Идите к нотариусу.

Никита Елизаров для loo.ch